Орсон Кард - Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)

– Но они умирают, даже не осознав, что жили…

– Они такие, какие они есть, – сказал Эндер. – Им решать, менять свой жизненный цикл или нет, но не вам. Мы не должны судить по всему со своей колокольни, стараясь сделать всех счастливыми на свой манер.

– Вы правы, – сказала Эла, – конечно, вы правы, извините меня.

Для Элы свиноподобные не были людьми, они были необычной чуждой фауной. И Эла стремилась обнаружить отличия от человеческой модели жизни.

Но Эндер видел, что Аунда по-настоящему огорчена. Она делала акцент на ременов: она думала о свиноподобных как мы, а не они. Она принимала их странное поведение, как должное. Даже убийство отца она рассматривала, как допустимую норму чужеродности. Это означало, что она была более терпимой и благосклонной к свиноподобным, чем могла быть Эла. Однако это делало ее более уязвимой к жестокому, животному поведению ее друзей.

Эндер заметил, что проработав долгое время со свиноподобными, Аунда переняла одну из их привычек: в момент сильного волнения ее тело деревенело. Поэтому он вернул ей человеческий облик, взяв ее за плечи отцовским жестом и сжав ее.

Аунда слегка вздрогнула от его прикосновения, затем нервно улыбнулась.

– Вы знаете, о чем я сейчас думаю? – сказала она. – Маленькие матери рожают детей и умирают некрещенными.

– Если епископ Перегрино договорится с ними, – сказал Эндер, возможно они разрешат нам окропить святой водой нутро дерева и произнести молитву.

– Не дразните меня, – сказала Аунда.

– И не думал. На сегодня мы попросим их изменить свое поведение, чтобы мы смогли ужиться с ними, и это все. Мы тоже должны будем измениться, чтобы они смогли жить рядом с нами. Надо будет согласиться с этим, либо изгородь вновь разделит нас, потому что тогда мы будем угрозой их существованию.

Эла кивнула, соглашаясь с ним, но Аунда снова одеревенела. Внезапно пальцы Эндера с силой вцепились в плечо Аунды. Испугавшись, она тоже послушно кивнула: он ослабил свою хватку.

– Прости меня, – сказал он, – но они такие, какие есть. Если хочешь, такими их создал Бог. Поэтому не пытайся переделать их на свой манер.

Он вернулся к материнскому дереву. Шаутер и Хьюман терпеливо ждали.

– Прости, пожалуйста, наш непредвиденный перерыв, – сказал Эндер.

– Нормально, – сказал Хьюман. – Я рассказал ей, о чем вы говорили.

Эндер почувствовал слабость внутри.

– О чем же?

– Я сказал, что они хотели кое-что сделать для маленьких матерей, чтобы они более походили на людей, но ты сказал, что они не должны делать этого, иначе нас снова разделит изгородь. Я сказал ей, что ты говорил: мы должны остаться Маленькими Некто, а вы должны остаться людьми.

Эндер улыбнулся. Его перевод был определенно точным и правдивым, но он не касался деталей. Было понятно, что жены в действительности хотели, чтобы маленькие матери выжили при деторождении, не подозревая, к каким серьезным последствиям может привести такое, на первый взгляд простое, гуманное изменение поведения. Хьюман был блестящим дипломатом; он сказал правду, хотя не упомянул о ее возможных последствиях.

– Хорошо, – сказал Эндер. – Теперь мы достаточно познакомились друг с другом, и самое время начать серьезный разговор.

Эндер уселся на голую землю. Шаутер села на корточки напротив него.

Она пропела несколько слов.

– Она говорит, что вы должны нас научить всему, что знаете, взять нас к звездам, дать королеву пчел и отдать ей тот луч света, который вы всегда носите с собой, иначе она ночью пошлет всех братьев, чтобы убили всех людей, пока они спят, и повесили их высоко над землей, чтобы те не могли попасть в третью жизнь. – Видя тревогу людей, Хьюман указал в живот Эндера. – Нет, нет, вы должны понять. Это ничего не значит. Мы всегда так угрожаем, когда говорим с представителями других родов. Или вы думаете, что мы сошли с ума? Мы никогда не убьем вас! Вы дали нам амарант, глиняную посуду, «Королеву Пчел и Гегемона».

– Скажи ей, чтобы взяла назад свои угрозы, иначе я ничего ей не дам.

– Я же говорил тебе, Говорящий, это просто так, это не имеет значения…

– Скажи ей мои слова и не пытайся ни в чем убеждать ее.

Хьюман заговорил с ней.

Шаутер вскочила на ноги и обошла вокруг материнского дерева, вскидывая руки и громко причитая.

Хьюман повернулся к Эндеру.

– Она жалуется великой матери и всем остальным женам, что ты такой брат, который не знает своего места. Она говорит, что ты очень грубый и с тобой невозможно иметь дело.

Эндер кивнул.

– Да, она абсолютно права, теперь у нас что-нибудь получится.

Снова Шаутер уселась на корточки напротив Эндера. Она заговорила на языке Мужей.

– Она говорит, что не убьет ни одного человека и не позволит никому из братьев или жен убить хоть кого-нибудь из вас. Она еще раз напоминает тебе, что ты в два раза выше любого из нас, и ты знаешь все, а мы ничего.

Теперь она уже достаточно унизила себя, чтобы ты мог говорить с ней?

Шаутер наблюдала за ним, мрачно ожидая ответа.

– Да, – сказал Эндер. – Теперь можно начинать.

Новинха стояла на коленях около кровати Майро. Квим и Олхейдо стояли рядом. Дон Кристиан укладывал спать Грего и Квору в их спальне. Его колыбельная песня была едва слышна в спальне Майро и тонула в его дыхании.

Майро открыл глаза.

– Майро, – произнесла Новинха.

Майро тяжело вздохнул.

– Майро, ты дома, у себя в постели. Ты перелез через изгородь. Теперь доктор Найвио говорит, что твой мозг в опасности. Мы не знаем, будет ли эта опасность постоянно угрожать тебе или пройдет. Ты можешь остаться частично парализованным. Но ты жив, Майро, и Найвио говорит, что может много сделать для компенсации твоего недуга. Ты понимаешь? Я говорю тебе правду. Возможно, твое состояние ухудшится, но не стоит отчаиваться.

Он тихо простонал. Но это не был звук боли. Это была попытка сказать что-то, но безрезультатная.

– Ты можешь двигаться или говорить? – спросил Квим.

Рот Майро медленно открывался и закрывался.

Олхейдо протянул руку и остановил ее в метре от головы Майро.

– Ты можешь проследить глазами за моей рукой?

Глаза Майро посмотрели за рукой. Новинха схватила и сжала руку Майро.

– Ты чувствуешь, как я сжимаю твою руку?

Майро снова простонал.

– Закрывай рот для «нет», – сказал Квим, – и открывай, когда хочешь сказать «да».

Майро закрыл рот и промычал:

– «Мм…»

Новинха была безутешна; несмотря на все утешения, это было самым страшным, что могло случиться с ее ребенком. Когда Лауро потерял глаза и стал Олхейдо – она ненавидела это прозвище, а сейчас сама использовала его – она думала, что ничего страшного уже не могло произойти. Но Майро, парализованный, беспомощный, не чувствующий даже ее прикосновения, лучше бы ему не родится. Она испытала часть горя, когда умер Пайпо, и другую, когда умер Лайбо, на нее навалилось раскаяние после смерти Макрама. Она даже вспомнила свое опустошение на похоронах ее любимых родителей. Но не было хуже боли, чем видеть страдания своего ребенка и быть не в силах помочь ему.